Ночь длинных ножей - Страница 60

К оглавлению

60

Несколько лет назад в Амстердаме преступники захватили заложников в банке и отчаянно торговались с полицией, обещая убивать заложников, если не будут выполнены их требования Но, когда полиция пошла на штурм, им пришлось не только нейтрализовывать террористов, но и отбиваться от заложников, дружно защищавших своих мучителей.

Перед первой поездкой в Россию Майкл внимательно просматривал имеющиеся в офисе многочисленные видеоматериалы. Запомнились заложники в больнице в Буденновске. Они вовсе не призывали кары небесной на террористов. Они говорили о том, что русский спецназ — подонки, которым наплевать на женщин и детей и которые пытаются с военной прямолинейностью штурмом брать больницу. А террористов можно понять, они, мол, воюют за свободу своей страны.

Почему люди защищают своих палачей? Притом не столько в странах, где, как внушали Майклу, рабская покорность и любовь к палке, которая тебя бьет, впитаны с молоком матери, а чаще всего в цивилизованном мире.

И теперь, в минуты просветления, Майкл с ужасом осознавал, что охвачен амстердамским синдромом и ничего поделать с собой не в силах. И когда Синякин, сообщая, что раздумал сейчас убивать американца, трепал его по плечу, в душе пленника, вопреки всякой логике, поднималась горячая волна благодарности. Он смотрел на руку, которая могла его убить, и, когда она слегка гладила его по шерсти, он готов был ее лизать. Майкл привык ощущать, что он «ничто». Свыкся с этой мыслью. И испытывал благодарность, что хозяин его жизни сохраняет ему эту жизнь, да еще снисходит до общения с ним…

Вне его камеры происходили какие-то события. Он слышал звук моторов. Приезжали люди. И опять американца выводили напоказ. Хозяин особо не таился и не делал секрета, что американец у него.

Хуже всего было ночью. Майкл все чаще просыпался часа в три-четыре ночи. И в эти моменты в голову лезли непрошеные, безжалостно гонимые днем мысли о смерти. То, что при свете дня воспринимается абстрактно, в три часа ночи отдает животным страхом. Он понимал, насколько близко стоит от края пропасти. А что за этим краем? И как это — смерть? Майкл верил, что душа отделится от тела и уйдет в невероятное путешествие и все будет воздано ей по делам ее. И радовался, что не запятнал руки убийством и вообще имел возможность особо не пачкать свои чистые, холеные, привыкшие к скальпелю хирурга руки. Но закрадывалось сомнение, а вдруг нет ничего?.. Даже темноты не будет. И он готов был землю грызть, унижаться, делать что угодно, лишь бы отодвинуться подальше от края пропасти. И жить, жить, жить…

Когда его вытащили из камеры в очередной раз, он думал, что опять будет развлекать кого-то своим замученным видом. Но его провели в дом, перед порогом приказав снять обувь. В самой просторном помещении ярко светила подключенная к сети, питаемой бензиновым генератором, лампа. Она била прямо в глаза.

— Садись, — велел белобрысый. Майкл уселся на неудобный стул.

— Майкл, — почти ласково сказал Синякин, — сейчас ты скорбно посмотришь в камеру и скажешь, что тебе плохо, что ты надеешься, что российские власти пойдут навстречу повстанцам. Расскажешь о своей семье, которая страдает. Скажи, что обращаются с тобой хорошо. Понял?

Майкл покачал отрицательно головой. Он с трудом понял всю речь. И заработал злобный взгляд.

— Повторяю для дурака. По буквам… Через несколько минут Майкл наконец понял, что от него требуется, и закивал головой.

— Если ты чего-то не понял, я тебе отрежу палец. — Белобрысый сделал жест, будто отрезает руку, который Майклу был понятен и вызвал приступ трясучки.

Видеокамера в заскорузлых руках рябого бандита выглядела инородным предметом. Майкл подумал: вот так встречаются эпохи — современная цивилизация и первобытный уклад.

— Говори, — велел белобрысый.

Речь у Майкла была горячей. Из него выплеснулось. Он просил сбивчиво, будто боясь, что не успеет, сделать что угодно, только вызволить…

Горец выключил видеокамеру, погас красный огонек.

— А теперь пшел, — кивнул белобрысый. Майкла подняли, вернули в зиндан, который вдруг показался ему тесным, душным, и вообще вдруг стало непонятным, как человек может столько времени протянуть здесь. Вид видеокамеры будто прорвал пелену отчуждения от остального мира. Новенький «Панасоник» — весточка оттуда, из мира, где беззаботные, хорошо одетые люди, красивые вещи, совершенные города. И он страстно захотел вернуться туда.


Глава 25
ГУДЕРМЕС


Мальчишка-боевик, тот самый, которого приволокли смоленские омоновцы и который жаловался, что его притесняли бандиты, когда он им прислуживал, уже обжился в камере, освоился, оттаял душой, немножко поправился на казенных харчах и запел в новую силу. Он сдавал информацию по складам оружия, по боевикам в Таргунском районе.

— Я там жил… Хотел уходить. Меня избил… Они меня били.

— Любя? — спрашивал Алейников.

— Что?

— От злобы били или любя?

— Не знаю… Били. Плохо делал — палками били. По пяткам. По спине… Больно было… Хан, командир моей группы, у него позывной был в Грозном «Север-11», говорил, что в августе все соберутся. Оружие у Хана получат. Будет, говорил, «ночь святых ножей». И тогда русских, говорил, не будет.

— Это вряд ли.

— Не знаю… Не хочу воевать.

Малолетний боевик во время боев за Грозный входил в группу, где было двадцать девять человек. Они обороняли северную часть Грозного. Но, видимо, остальные боевики были не лучше этого, поскольку стоять до последней капли крови не намеревались и при первом удобном случае разбежались. Все оружие сдали командиру группы по кличке Хан, теперь все это богатство лежит в его сарае, заваленное сеном, и ждет своего часа.

60